«Давай, синочку, збирайся — ПООБІДАЄШ ВЖЕ В ДИТДОМІ» — батько відвів погляд … План мачухи запрацював!

Марина выскочила из комнаты, вернулась с телефоном в руках. Быстро нашла в нем нужную фотографию. Поднесла экран к лицу Игната. У мужчины расплывалось в глазах. Он не хотел этого видеть. Видеть, как чужой белобрысый мужик сидит где-то за праздничным столом и обнимает за плечи Машу. Его Машу.

-Вот видишь, Игнат, это какой-то командировочный. Он пробыл в нашем городе всего несколько дней. Это я сфотографировала их с Машей. Он здесь полубоком. Не видно, что на его щеке есть родимое пятно в форме капельки. Точно такое, как у Егора. 

Марина говорила, а телефон в ее руках ходил ходуном. Игнат выхватил этот телефон и переломил, ударив об колено. Ему хотелось стереть эту фотографию с экрана, стереть навсегда, чтобы больше никогда не видеть. Мужчина плохо соображал в тот момент. Он выскочил из дома, но вместо того, чтобы вернуться в гараж, пошел в бар. Прямо так, в рабочей спецовке с грязными руками. 

Игнат целенаправленно напивался, чтобы алкоголь стёр из памяти фотографию из телефона Марины. Фотографию уничтожить можно, а вот живое напоминание лежащее дома, в кроватке и требующее непрерывной заботы? Как быть с Егором? До этого момента, глядя на мальчика, Игнат испытывал что-то вроде трепетной нежности. Один только миг перевернул все в его душе. Теперь он ненавидел это родимое пятно, эти белобрысые волосы. Чужой малыш, чужой сын! Эх, Маша, Маша, как же ты могла? Работал ведь только для тебя и детей. 

Поздно ночью Игнат вернулся в свой дом. Вернулся пьяным в стельку и сшибая все на своем пути. Марина не спала. Она подставила свое плечо и помогла мужчине дойти до спальни. Стянула с него обувь и прилегла рядом. Поглаживала по груди и шептала:

-Игнат, не все такие, как Маша. Вот я бы, например, никогда тебя не предала.

Мужчина уже почти засыпал, но от слов Марины дернулся и резко притянул ее к себе. 

На следующее утро Игнат чувствовал себя очень паршиво. Зато Марина порхала, как бабочка, и уже переносила свои вещи в его спальню. Мужчина жалел о том, что произошло, и больше всего на свете не хотел снова заводить разговор о Егоре. Но его начала Марина:

-Игнат, я понимаю, тебе очень больно, но раз уж ты теперь всё знаешь, что ты будешь делать с Егором? 

-Не понял, что значит — что делать? А по-твоему, есть какие-то варианты?

-Конечно, есть. Он не твой сын, он абсолютно чужой мальчик. И всегда будет напоминанием об измене Маши. Давай сдадим его в детдом. 

Хмурый, испытывающий похмелье Игнат открыл холодильник и доставал оттуда банку с солеными огурцами. Он уже почти донес ее до стола, собираясь выпить рассолу, когда прозвучали последние слова Марины про детдом. Банка выскользнула из рук мужчины и, ударившись об пол, разлетелась на острые, крупные осколки. В комнате заплакал Егор, как будто понимая, что решается его судьба. Игнат шагнул к Марине, наступив на один из огурцов разбросанных по полу, и заговорил ледяным тоном:

-Слушай меня внимательно. Я говорю один раз и повторять не буду. К этому разговору мы больше не вернемся. Никто и никогда не должен знать, что Егор не мой сын. Он записан на меня, значит, я его и выращу. И ты, если хочешь быть со мной, будешь молчать и заботиться о всех детях одинаково. Ты меня поняла?

Марина торопливо закивала и засуетилась. Достав половую тряпку из-под раковины она начала собирать растекающийся огуречный рассол. 

Женщина усвоила урок и, так как очень хотела быть с Игнатом, больше никогда не заикалась о детдоме для Егора. При мужчине она притворялась и корчила из себя заботливую мать. Вот только Игната так часто не было в доме и тогда подрастающему Егору прилетало от мачехи. 

Со временем и сам Игнат начал понимать, что сказать легко, а сделать намного труднее. Очень трудно было относиться к Егору, как к своим дочкам. Мужчина старался, но при одном только взгляде на мальчика его сердце будто обволакивала ледяная корка. Он мог говорить одни и те же слова и девочкам и Егору. Только при обращении к дочерям в голосе была теплота, а Егор чувствовал лишь лёд. 

В первый класс Егора никто не провожал. Это должна была сделать Марина, но она довела мальчика до ворот школы и, указав ему, где на линейку выстраивают его класс, толкнула спину. 

-Вон, видишь ту тетю и детей. Это твоя учительница и твой класс. Иди к ним и делай все, что говорят. Домой потом сам прибежишь, тут недалеко. А у меня дела. 

Мама куда-то усвистела. Егор, проглотив очередную обиду и ужасно стесняясь, подошёл к своей первой учительнице. Цветов, как у других детей, у него в руках не было. Линейка начиналась и за строем мальчишек и девчонок стояли их возбуждённые родители. Они пытались фотографировать, поправляли банты и галстуки своим чадом. Егор, надув губы, стоял один. После линейки детей отвели в кабинет. Учительница провела классный час, со всеми познакомилась и отпустила домой. Уроки должны были начаться со второго сентября. Родители разобрали своих первоклассников по домам, а Егор плелся один по школьному коридору. 

-Эй, белобрысый, — услышал он голос из-под лестницы. — Что это у тебя на щеке? Птицы нагадили! Иди, морду помой! 

Под лестницей загоготали старшие ребят. Егор знал, что они понимают, что на щеке у него родимое пятно, просто решили над ним поиздеваться. 

-Сам иди помой! — постарался как можно грубее ответить мальчик.