Пришла на могилку к отцу своего ребенка, а узнав человека, подкравшегося сзади, застыла от ужаса
Если бы кто-то занялся опросом всех женщин на планете, какое горе самое горькое? Уверена, что в десятку лидеров вошло бы изнасилование. Его никогда женщина не забудет. Сколько бы психологов с ней не работали, какими бы внимательными и заботливыми не были окружающие ее люди.
Память об этом событии может воскреснуть внезапно. И сразу перехватит дыхание. И только очень и немногие избавляются от ненависти и унижения.
Что такое унижение, хорошо известно этой молодой девушке. Она не подозревала, что путь домой с работы еще не поздним вечером станет для нее роковым, только потому, что она попадется под руку одному подлецу. Он напал на нее в трехстах метрах от дома, уволок за гаражи и жестоко изнасиловал.
Она ни вскрикнуть не могла, ни даже посмотреть на него. Она как-то дошла до квартиры и, уже открыв дверь, поняла. Не домой ей надо, а в полицию.
Стыд отодвинулся на второй план. Все заполонило чувство ненависти и мести. Пусть ищут, пусть пишут свое заключение эксперт.
Пусть делают, что хотят, только пусть найдут эту мразь и накажут. И его нашли. Экспертиза подтвердила, что насильник он.
На суд она не пришла. Адвокат добился, чтобы дело слушали без нее. Только теперь она почувствовала жгучий стыд.
И ярость не прошла. Даже после того, как насильник получил максимальный срок. Если бы ее воля, не срок он должен был получить, а смертную казнь.
Высшие силы будто услышали ее. Однажды позвонил адвокат и сказал, что на зоне с ее обидчиком быстро расправились. Его убили, а виновных искать особенно не будут.
Обычно насильников ждет как раз такая участь. Их презирают даже самые опасные преступники-рецидивисты. И сказал, что на днях его похоронили на городском кладбище.
Услышав это, она обрадовалась. Так ему и надо. И, может, радовалась бы долго, но все перечеркнули последствия того насилия….
Она догадалась, что беременна. Визит в женскую консультацию только подтвердил это. Пожилая врач-гинеколог даже не спросила, оставит ли она ребенка.
Гинеколог сразу сказала, что срок для аборта уже неприемлемый. А последствия, если она вдруг решится на криминальный аборт, могут быть трагическими. Мало того, что будет нанесен вред ее организму, так вероятность больше не иметь детей самая реальная.
Она вышла из консультации с диким чувством. Ублюдок, надругавшийся над ней, больше не живет на этом свете. Но он оставил свое потомство.
И это потомство, а ей все равно мальчик это или девочка, унижает ее изнутри. Теперь это новый объект ее ненависти. Хотя и старый еще не пропал.
Если бы можно было выковырять, вытравить наследство того мерзавца, она бы сделала это не задумываясь. А навстречу ей шли люди, которые понятия не имели, как это носить в себе комок грязи. Вот навстречу идет беременная женщина.
Ступает осторожно, боясь навредить жизни, которая зародилась в ней. А она бы запросто навредила. Но она знает, что варварским способом избавляться от ненавистного плода, значит либо себя убить, либо остаться калекой на всю жизнь.
В этот момент она не боялась убить себя. Останавливала только мысль о маме. Они с ней вдвоем на всем белом свете.
Мама жила и живет ради нее, единственной дочки. Живет далеко, за 3-9 земель, в скромном домике на окраине поселка. На скромную пенсию, из которой умудряются что-то откладывать и присылать ей на день рождения деньги.
И она помогает маме. Та денег не берет, но лекарства, зимние сапоги и теплую куртку с капюшоном. Эта мама, поругав ее, принимает.
А потом, наверное, показывает оставшимся двум подругам обновки. Вот ради мамы она ничего и не сделает с собой. И ничего ей не расскажет.
Может и рассказывать не придется. Можно родить и оставить ребенка. Никто не запретит.
Но сначала надо перетерпеть до декрета. На работе ни один человек не знает, что с ней случилось за гаражом. Думают, что она собралась замуж за Диму, с которым два года встречалась.
Какой там теперь Дима? Она ни разу с ним близка не была. И рассталась с ним грубо. Специально нагрубила, выставив вперед еще небольшой живот.
Дима, ищи себе другую. Я другого уже нашла. Вот живот, видишь? Сказала и быстро ушла.
И дрянью себя чувствовала. Нет, ну а как надо было? Рассказать ему? Да ни за что. Пусть лучше так.
Теперь она жила и училась выдерживать косые взгляды соседей, догадывалась, что говорят у нее за спиной. Это ее злило и унижало. Но куда меньше, чем воспоминания о том вечере за гаражами и о том маленьком мерзавце, которого носит в себе.
И как-то неожиданно ей пришла в голову сумасшедшая идея. Посмотреть на того, кто испоганил ей жизнь. Тогда лица его она не видела, на суд тоже не ходила.
Все, что о нем ей было известно, так это фамилия и то, что он похоронен на местном кладбище. В субботу она собралась и поехала на это кладбище. Спроси ее зачем, в разумительного ответа не последовало бы.
Она нашла старушку и спросила, где могила того, к кому шла. Полистав потрепанный журнал, смотритель назвал квартал, ряд и место. И вот она почти пришла.
Во всяком случае, это тот самый квартал. А вот и нужный ряд. Ноги сами приросли к земле.
Зачем она это делает? Зачем? Но ее что-то подталкивало. Затеяла этот поход. Так иди.
Вот его могила. И уже с памятником. Неужели кому-то дорог этот изверг? На памятнике портрет.
Она только и заметила, что на граните молодое лицо, всматриваться не стала. Громко и с ненавистью закричала, нарушая кладбищенскую тишину. Будь ты проклят! Так тебе и надо! А в ответ буквально за своей спиной услышала чье-то тяжелое дыхание.
И испугалась. Пронеслась даже мысль, что сейчас ее убьют. Но нашла в себе силы и оглянулась.
По поводу «сейчас убьют» не так уж была и не права. На нее с ненавистью смотрел пожилой мужчина. Его руки были сжаты в кулаки.
Еще секунда, и… И тот мужчина увидел, что она беременна. Смутная догадка промелькнула в голове. Злость на лице сменилась грустью.
И он сказал. Девушка, не бойтесь, я ничего вам не сделаю. Но и у нее тоже в голове промелькнула смутная догадка.
А что вы можете сделать мне? За вас уже это чудовище все сделало. Я скажу только одно. Вы можете поговорить со мной как с отцом, который пришел на могилу своего единственного сына…
Сейчас он лежит рядом со своей покойной мамой. Она невольно перевела взгляд на соседнюю могилу. Там в гранитный памятник, точно такой, как на могиле ее обидчика, был впаян портрет молодой красивой женщины.
Она посмотрела на даты. Женщина умерла в 36 лет. Они вышли на центральную аллею и присели на лавочку.
Она и сама не знала, что заставило ее слушать этого человека. Наверное, портрет той красивой женщины. Он рассказал, что когда-то у него была хорошая семья.
Счастливая семья. Женился он не просто по любви. Он другой жены не представлял.
Через год родился сын. Роды были трудные. Он тогда чуть не потерял обоих.
Но врачи спасли и жену, и ребенка. Правда, сказали, что больше детей она иметь не сможет. Они растили своего сына, помня об этом приговоре, но старались быть разумными родителями.
И до самой смерти жены, а умерла она от рака, точнее сгорела за полгода, сын никакой тревоги не вызывал. Смерть матери перевернула жизнь им обоим, и отцу, и сыну. В их доме поселилась такая пустота, что избавиться от нее не получалось.
Отец с головы ушел в работу, получил повышение и постоянные заграничные командировки. В материальном плане не было никаких затруднений. Он и сына возил за границу.
На зимних и летних каникулах они обязательно куда-то улетали. Но когда он уезжал по работе, сын с 15 лет оставался дома один. Сначала за ним и за домом присматривала знакомая пожилая женщина.
Потом она заболела, и сын стал уверять, что справится сам. Продемонстрировал даже свои кулинарные способности. В командировках отец ежедневно был на связи с сыном.
Сначала просто по телефону, потом появился скайп, был на связи и с классным руководителем. Тот тоже ничего тревожного не сообщал. А в выпускном классе что-то поменялось.
Сын очень быстро не просто вышел из-под контроля. Он плевал на него. Открыто, вызывающе.
Связался с новой компанией, и тут не котировался ни труд, ни уважение к старшим, ни запрет на алкоголь, наркотики и злостное хулиганство. Усугубляла вседозволенность еще и то, что в компании подобрались дети далеко не бедных родителей. А некоторые из этих родителей были узнаваемыми в городе людьми.
И это они делали все возможное, чтобы очередная шалость не предавалась огласке. Сценарий хорошо знакомый многим. После школы сын умудрился поступить в университет.
Тут отец ему не помогал. Разозлился после очередной драки с превышением силы. Силы его сына.
Пострадавший попал на полтора месяца в больницу. Лечение отец само собой оплатил. И морально компенсировал приличную сумму, и сказал, что больше отмазывать сына не будет.
Но в компании была круговая порука. И слово за сына при поступлении в университет замолвил отец одного из дружков. Сын тогда пришел домой, хорошенько приняв на грудь.
Из порога. Мне бы за поступление и заметь без твоих денег колеса в подарок. А он просто встал и вышел.
Не хотел скандала. Но и сын ушел. И почти полгода не приходил домой.
Даже за одеждой. Отец узнал, что живет сын в недавно купленной квартире одного богатенького сыночка. Ему бы пойти туда и увезти сына.
Но решил проучить. Кончатся деньги, сам придет. И он пришел, когда его дома не было.
Опустошил бар, взял коллекционные трубки, несколько дорогих пачек табака, выпотрошил шкатулку с мамиными украшениями. Вот как тогда надо было поступить отцу? Обратиться в полицию? Наверное. Но ведь это его сын.
Была бы жива мама. Кстати, когда в один из последних разговоров у него вырвалось «была бы жива мама», он услышал сразивший его наповал ответ сына. Что ты маму сюда приплетаешь? Она, в отличие от тебя, меня любила.
Сына нет уже скоро полгода. А он каждый день ищет ответ на вопрос. Мама его любила.
А он, получается, нет? Они немножко посидели молча. Знаете, почему я пришла сегодня на кладбище? Хотела посмотреть, пусть на памятнике, не чудовище ли мой насильник. Оказывается, нет.
Человек. И снова каждый ушел в свои мысли. Вы даже не представляете, как я вам благодарен, тихонько начал мужчина, за то, что дали возможность рассказать вам о сыне, какой бы он ни был.
За то, что выслушали меня. Я в последнее время ни с кем не общаюсь. Еще до суда ушел с работы.
Ну как я мог руководить людьми, когда у меня такое? Сейчас работаю на полставки на одном небольшом предприятии инженером по технике безопасности. Там я могу хоть поговорить о чем-то и с кем-то. А то сплошное одиночество…
Нет, я не жалуюсь. Наказание справедливое, сказал он. А потом попросил ее.
Дайте ваш телефон, я не буду надоедать, права такого не имею. И не буду говорить вам, что ребенка, которого вы носите, не оставляйте в роддоме. Но я очень вас прошу дать знать, когда он родится.
Вы ведь правильно меня поймете, если я скажу, что это частица моего сына, какой бы он ни был. Но сыном быть не перестанет. Они обменялись телефонами.
Потом, возвращаясь домой, она думала, что не жалеет. Не о встрече с отцом того, кто так унизил и обидел ее. Не о том, что оставила свой телефон.
А спустя месяц он ей сам позвонил, поинтересовался, как у нее дела. Сказал, что завтра день рождения его покойной жены. Но он впервые за долгие годы не поедет на кладбище, лежит в больнице.
И сразу добавил. Ничего страшного, сердечный приступ, но обещают скоро выписать. А уже с утра она сама поехала на кладбище, купив четыре гвоздики.
Постояла у могилы, красивой и, наверное, при жизни счастливой женщины. Передала привет от мужа. И хотела поставить в вазу четыре гвоздики.
Но ее руки сами по себе разделили маленький букет на два. И она поставила в вазу на могилу матери две гвоздики. А еще две, стараясь не смотреть на портрет, воткнула в вазу сына.
Уходила с кладбища, ноги заплетались. И в голове. Что это было? Что я сейчас сделала? Ответ пришел оттуда, откуда она не ожидала.
Ребенок зашевелился. Он будто говорил ей, что он есть, что это ее ребенок, что он хочет в этот мир. И от нее, и только от нее будет зависеть, каким будет его мир.
От волнения у нее запылали щеки. Это была ее особая примета. Насильное волнение первыми реагировали щеки.
И пылали они долго. Этот процесс был неуправляемым. Она набрала номер телефона отца и спросила, в какой он больнице.
Тот от неожиданности не сразу ответил. Потом стал отговаривать ее. Дескать, к нему не надо ехать, у него все нормально.
Она не дослушала, отключилась. Зашла в супермаркет, купила кефир и яблоки. Она не знала, что ему можно.
И поехала в больницу. Ее пропустили. А медсестра на посту отделения улыбнулась и сказала, «Так вот почему к Алексею Ивановичу никто не приходил.
Вы сами как себя чувствуете?», спросила она, указывая на явный животик беременной. Как он обрадовался, увидев посетительницу. Пытался встать, но она не разрешила.
Потом рассмотрел ее пунцовые щеки и не знал, что сказать. Думал, наверное, что ей стыдно приходить к нему. Она ничего объяснять не стала.
Взяла чашку на его тумбочке, налила кефир и подала ему. «Пейте. Кефир, наверное, можно, да?» Он послушно выпил, оставив на дрожащих губах белые усы.
Она рассмеялась и дала ему полотенце. И куда-то пропала неловкость. И стал ей этот человек дорог.
И она чуть не призналась, что сегодня первый раз почувствовала, как толкается маленький человечек, к которому у нее нет больше ненависти. Он еще неделю лежал в больнице. Она приходила каждый день.
Узнала, что Алексею Ивановичу можно бульон, и каждый день приносила свежий. И радовалась, что он выпивал всю чашку. Она и на его выписку приехала.
Вызвала такси, и они поехали к нему домой. Там она отправила его смотреть телевизор, а сама сделала ревизию в холодильнике и приготовила еду и на сегодня, и на завтра. Она еще раз увидела фотографию той женщины, которая была тут хозяйкой.
Потом еще одно. На ней счастливая семья. И мальчишка лет пяти…
С озорными искорками в глазах. Держит за руки маму и папу, и даже не догадывается, какая она. Жизнь.
И опять не нашла в себе ненависть. А без нее, оказывается, легче дышится. К тому времени, как ей пришлось рожать, отношения у них стали без натяжки дружескими.
Она дала слово Алексею Ивановичу, что когда начнутся схватки, позвонит не только в скорую, но и ему. И слово сдержала. Да она и не хотела его нарушать.
С Алексеем Ивановичем ей было спокойнее. Он приехал в роддом раньше скорой, сам вел ее под руку в приемный покой, и она видела, как он волнуется, даже успокаивала его. Потом он добился разрешения, чтобы его впустили к ней в палату.
А в палате она была не одна. Рядом посапывал толстенький новорожденный мужичок. Ее сын, с отличным аппетитом и голоском, в котором явно проскальзывали басовитые нотки.
Она больше не думала, зачем он ей. Она вдыхала его детский чистый запах, дотрагивалась до нежной щечки и замирала от любви. Каждый день, взяв отпуск за свой счет, с ними был и Алексей Иванович.
Он ловко менял памперсы, перестилал кроватку, отчитывался, что уже купил малышу. Получилось, что все. Алексею Иванович уговорил ее из роддома поехать к дому, в его дом.
Если не хочешь навсегда, то хотя бы пока. Оттуда тебе легче будет спускать коляску. И она согласилась.
Потом настал щепетильный момент. Выбор имени. Алексей Иванович деликатно не предлагал ни одного имени.
А она сразила его, сказав, что сын будет носить имя деда. Это решение ей далось легко. Алексей Иванович стал для нее родным человеком.
Она понимала, что расскажи эту историю кому-то, в лучшем случае ее не поняли бы. А в худшем искали бы выгоду, обвиняли кто в чем. А еще это решение вытекало из того, что теперь своему сыну, тезке деда, она может рассказать, что у него хорошие и добрые родственники.
Если сын спросит об отце, она ответит, что он похож на деда. Ну и сможет, наверное, рассказать, что отец учился в университете и стал бы, наверное, хорошим инженером. У нее еще есть время подумать, что будет отвечать.
Как у нее сложится жизнь дальше, неизвестно, но сегодня она рада, что есть семья. Сын, ее мама, а сыну бабушка и самый настоящий дед. И очень рада, что нет больше ненависти.
Она по себе знает, какая в ней разрушительная сила.