Дівчинка біля церкви просила милостиню, а одного разу знайшла гаманець, набитий грошима і там же фото померлої МАМИ…
— Тётенька, а подайте на хлебушек. Крошка лет шести в ветхом пальтишке мишиного цвета тянула вверх коробочку, на дне которой позвякивали монетки и смотрела умаляющими глазами удивительно глубоко, как океан синего цвета. Русые кудряшки выбивались из подвязанной шапочки, а вздёрнутый носик совсем покраснел и туй дело дёргался точно у белочки любопытной.
Ох, остановившаяся на жалобный зов женщины лет тридцати пяти, терпеть не могла, когда её называли старейшим словом тётенька. Настаивала на молодящем девушка, но здесь и сейчас не обратила на это внимания. Так тронула её маленькая нищенка возле церкви.
— Ты голодная, милая? — спросила она и, получив утвердительные кивки головой на тонкой шейке, прижала руку к сердцу. — Да что ж ты делаешь-то на белом свете? Да где ж справедливость, если дети вынуждены на паперти стоять из-за бедности? — Сейчас, сейчас. Тётенька полезла в хозяйственную сумку и, выудив оттуда сдобную плюшку, кусок сыра, шоколадку и бутылку молока, протянула всё это девочке.
Потом, спохватившись, сложила всё в пакетик, чтобы маленькой нищенке было удобнее нести свой улов. — Вот, покушаешь хоть, бедняжка. Тётенька едва не плакала.
— А деньги? — протянула вдруг прелестное юное создание. — Тётенька, мне ваша еда не нужна, мне дайте денег, пожалуйста. — Так ты же, не поскупившаяся прохожая, изумилась, маленькая и плюхнула шок.
— Ты же сама на хлебушек просишь, вот тебе булочка, вообще покушать. — Извините, — девочка наморщила нос и решительно протянула провизию обратно, — но мне помогать только деньгами. — Что, в первый раз? — весело задорно спросил затормозившей возле разыгрывающейся жизненной сценки мужчина в рабочей, пропахшей машинным маслом спецовке.
— Вот поэтому я всяких бомжей обхожу стороной, — покачал нам головой. — К ним по-людски, помочь хочешь вещами или ещё как, в работный дом там отвезти, они начинают. — Нет, нам денег дай.
Я однажды подал голодному хот-дог, себе тогда, между прочим, на перекус брал. Так, знаете, что он сделал, в помойку его швырнул и меня так обложил, что я всё, зарёкся этой породе помогать, нечего их поощрять. Развелось тунеядцев, нет, вы посмотрите на неё, а, от горшка два вершка.
А туда же, где твои родители, а? Тоже побираются где-то? Он склонился к девочке поближе. Маленькая нищенка тем временем почуяла, что дело, ох, как неладно становится, и, прижимая к себе коробочку с теми крохами, что успели подать первые утренние часы её работы, потихоньку пятилась. — Чего это тут случилось? — спросил ещё один остановившийся прохожий, мужчина с овчаркой на поводке.
— А, я её знаю, — сказала. — Она тут не первый раз побирается, да? В детдом её надо, вот что. Строго нахмурился рабочий.
— Потому что это безобразие, а мать с отцом лишит родительских прав и точка. Ну-ка, девочка, иди сюда. Она не стала ждать, пока её поймают, точно безпризорного котёнка, и кинулась бежать.
Сорвалась, как спринтер на олимпийских играх, как гепард в африканской саванне и припустила вниз по улице. На первом же повороте уронила коробочку, но и не подумала останавливаться. Ей было страшно, ей было очень стыдно.
Она бежала и бежала. Наконец остановилась, привалилась к забору, густо обвитому какими-то вьющимися растениями. Дыхание вырывалось из маленького тельца рывками, горло малышки душили беззвучные рыдания.
— Какой кошмар, а! Нет, не надо было идти сюда опять. Надо было упереться и ни за что не идти. И пусть бы наказала тётя Наташа за это, пусть бы без обеда оставила…
