Наполнила стеклянную бутылочку и поставила на подоконник охладиться. Дождавшись, когда мама вышла из комнаты, я набросился на эту бутылочку и, обжигая все во рту, начал высасывать из нее те 200 граммов сладенькой жидкости, предназначенные моей сестренке. С каждым новым глотком чувство голода не уменьшалось, а в душе появилось сначала расплывчатое, а затем все более и более нарастающее беспокойство. Все яснее я сознавал, что делаю что-то нехорошее, поступаю не по-человечески, что я изменник и негодяй: обокрал свою худенькую маму, оставил без еды беспомощного человечка, свою сестренку, и… судорожно продолжал сосать бутылочку, хотя каша в ней уже кончилась.
Окончательно опорожнив бутылочку, я поставил ее на место и тут понял, что случилось что-то непоправимое, большая беда. Я перешел незримую черту, и уже никто и ничто мне не поможет. Чувство стыда овладело мною. Что я наделал?! О, если бы я мог все вернуть назад! «Что делать? Куда бежать?» — стучало в моей голове. Было больно от ожогов, а еще больше от того, что не видел я выхода из ситуации. Я загнал себя в глухой угол. И вот скрипнула дверь. «Будь что будет», — мелькнула мысль. Я весь съежился и низко опустил повинную голову.
Вошла мама, она сразу увидела и меня, жалкого, понурого, и пустую бутылочку. Мама все поняла. Тихо подошла и положила свою худенькую руку на мою белесую детскую головку. Она… меня погладила. Я удивленно посмотрел на нее. Увидел синие круги вокруг маминых глаз. Я заглянул в эти глаза — в них была печаль, большая-большая любовь и надежда. Я увидел в них нечто большее, нежели прощение. Из глаз ее текли слезы. Это мгновение растянулось во времени, я словно перенесся в другое измерение. Своими детскими глазами я заглянул в вечность. Я взрослел. Наши с мамой глаза вели безмолвный разговор:
— Неужели, мама, Вы не сердитесь на меня за кашу? Вы меня простили? Я больше никогда-никогда так не сделаю, — спрашивал и обещал я. А материнские глаза говорили:
— Прости, сынок, что не могу накормить тебя вдоволь. Я постараюсь. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты был сыт.
А потом уже голосом молвила:
— Мама тебя не оставит в беде. Вот уже колоски наливаются. Пойду и нарежу, чтобы накормить тебя. Это ничего, что поле охраняется, не посмеют они задержать меня, ведь я стараюсь для своего сыночка. Будем жить, сынок! И будет у тебя еще в жизни много-много доброго и хорошего. Будет у тебя и хлеб, и до хлеба!
Давно перешла матушка моя в мир иной. Имел я в жизни действительно много доброго и хорошего. Имел хлеб насущный, да и других продуктов вдоволь. Много грешил, мало каялся. Возможно, что вскоре отпраздную свое 70-летие. Вот и наступил вечер моей жизни. Много событий и фактов не удержала память моя, но мамины глаза и мамина каша всегда со мной.
[easy_ad_inject_4]Сподобил меня милосердный Господь посетить многочисленные православные святыни — монастыри и Лавры. Да и наш храм Покрова Пресвятой Богородицы давно уже стал для меня родным. Когда стою на коленях пред иконой Богородицы, прошу помощи и защиты, — вижу Ее бездонные глаза. Они мне знакомы. Я видел их в детстве. В них та же вечность.
Они говорят со мною, они прощают меня, они вселяют в меня покой и надежду, и когда я склоняю белую от седины голову для земного поклона, то ощущаю, как худенькая материнская рука нежно касается меня, как в далеком детстве. Слезы тихой и светлой радости истекают из моих старческих глаз: у меня есть защита, у меня есть Мама. В такие мгновения я вне времени и пространства. Я счастлив! Снова и снова поклоняюсь я матери своей, давно уже не земной, и Матери мира Вечного.
Ветеран Николай Лесничий