Невістка випадково побачила, як свекруха підсипала якись білий порошок їй в чай… Непомітно переставивши чашки місцями стала спостерігати, що буде ДАЛІ….

«Гадина!», – прохрепела она, высовывая посиневший язык. «Ты подменила чашки!». Больше добиться от нее Люба ничего не смогла и вызвала скорую.

Дождавшись медиков и рассказав им обо всем, девушка собрала свои вещи, взяла из кроватки спящего Илюшу и написала для Никиты короткую записку. Больше в его доме Люба ничего не держала, и она, осторожно съехав на коляске по пандусу, выбралась на улицу и отправилась на вокзал. Люба очень хотела уехать домой, в свой родной поселок, где ее уже давно заждался ветхий, но все еще уютный родительский дом.

Вернувшись в поселок, Люба поведала свою историю тетке Глафире. Тетка, узнав обо всем, всплеснула руками, потом приняла у племянницы сына и стала неспешно покачивать его, напивая колыбельную. «А я все ждала тебя», — сказала она Любе, когда мальчик уснул.

«Думала, ты так на меня обиделась, что больше не хочешь видеть». Люба покачала головой и вдруг вспомнила о двоюродном брате. «А где Коля?» — спросила она, с тревогой поглядывая на тетку.

«Уехал?» Тетка Глафира закусила губу и помрачнела. «Умер он», — произнесла она тихо. «Уже сорок дней вышло».

Подхватил воспаление легких и не выкарабкался. «Так-то». Тетка снова затянула колыбельную, которая больше напоминала тихий плач.

Люба накинула ей на плечи упавшую шаль и мягко обняла, прижавшись к ней щекой. «Не везет нам что-то», — сказала тетка Глафира, неотрывно глядя на маленького Илюшу. «Может, хоть ему повезет.

Как думаешь, будет у него в жизни счастье?» Люба не знала, что ей ответить, и лишь молча кивнула. Ей тоже хотелось, чтобы сын был куда счастливее ее и решила, что приложит для этого все силы. Миновала осень, прошла зима и в родные края снова вернулась весна.

Люба к тому времени немного оправилась от пережитого и, самое главное, снова научилась стоять на ногах. Передвигаясь на костылях, она иногда приходила к старой старушке отца и сидела на покосившемся крыльце, ожидая свою старую подругу, медведицу Машу. Но та почему-то не шла.

Уходя, Люба по привычке оставляла для нее несколько кусочков сахара, и их всякий раз утаскивали мыши и муравьи, а следов медведицы так и не было. Возможно, она уже давно ушла из этих мест, так и не дождавшись девушки. Иногда, когда Люба бывала одна, она вспоминала о Никите и его матери.

После развода бывшего мужа она не видела. Он никак не заявлял о себе, предпочитая молчаливо отправлять сыну деньги. О судьбе свекрови девушка знала совсем немного.

Никита сообщил ей по телефону, что в результате отравления у Софьи Владимировны случился инсульт и паралич, и она теперь тоже была прикована к инвалидному креслу. Придя в себя, она призналась, что намеревалась отравить невестку и хотела попросить у нее прощения, но Люба к тому времени была уже далеко. Однажды, наведавшись к старушке, Люба с удивлением обнаружила, что ее дверь распахнута навстеж.

Обойдя старушку, девушка застыла от удивления. На лужайке, весело насвистывая, мыл голову в тазике какой-то незнакомый молодой мужчина. Его голый мокрый торс ярко блестел в лучах солнца, и Люба даже прикрыла лицо рукой, ни то от смущения, ни то от бивших в глаза бликов.

«Вы меня напугали», — громко сказала она, обращаясь к незнакомцу. «Что вы здесь делаете?» Незнакомец ополоснул голову чистой водой, бросил ковшик в кадушку и с улыбкой посмотрел на Любу. «Неужели я такой страшный?» — спросил он, заворачиваясь в полотенце.

«А вообще, извините, никак не ожидал, что здесь кто-нибудь появится». Мужчина как следует обтерся, потом накинул на плечи куртку и подошел к Любе. «Ну, давайте знакомиться.

Кузьма. Так меня зовут», — сказал он, протягивая ей руку. «А вас?» Люба представилась, и Кузьма смерил ее смешливым, но в то же время внимательным взглядом…